Вот это "стандартный длинный текст от Дёгред", одна штука. Много описаний, постройка на основе отдельных драбблоподобных отрывков и т.д. На самом деле изначаль это миди было двумя текстами - про Восстание и про все остальное, но так получилось, что они стали едины
Писалось "Болото" давно, в несколько заходов, с долгой беготней вокруг рейтинговой сцены и итоговым спасением ее руками Bara Miko. Я все еще не умею писать рейтинг "по сексу".

По сути драббл "Встреча" является своеобразным продолжением этого миди - да, этот же Энгус и этот же красноухий пес.
Почти как с "Easter'16" и "Still figthing..." с ЗФБ с той лишь разницей, что "Встреча" выкладывалась раньше, чем "Болото".

Иллюстрация сделана божественным J., за что я посылаю ему лучи вечной любви

Название: Болото
Автор: @Seighin, Bara Miko
Бета: lain iwakura
Размер: миди (6027)
Пейринг/Персонажи: Шон Мак ДиармадаНЁХ/ОЖП
Категория: гет
Жанр: драма, хоррор
Рейтинг: R
Краткое содержание: есть вещи, которых в Ирландии делать нельзя, например, звать кого-то в темном поле и рыдать по мертвым. Иногда они возвращаются - но они ли?
И, конечно, не бывает просто красноухих псов. Не бывает.
Примечание:
1. Мы могли бы найти сказку, сюжет которой больше бы перекликался с этой историей, но... мы напомним о Рафтери.
2. Автор попытался соблюсти историческую достоверность, но за ее 100% не отвечает.
3. На самом деле один герой здесь присутствует в трех лицах.
4. В тексте использован латинский вариант "Отчет наш "( Pater noster...), принятый в католичестве.
Иллюстрации: работа "Договор"

1912
– Приходи сегодня вечером ко мне, навестим сестру. Там будут... -Грейс выдержала театральную паузу, – все-все-все. И Джозеф, – на ее щеках появился легкий румянец. – Я, наконец, познакомлю тебя с Джозефом, а моя матушка ничего не сможет сказать по поводу общества – я же с тобой, – она подмигнула Шинейд.
– Джозеф? Это тот Дж.М., который посвящал тебе стихи? – она даже не подняла взгляда от зашиваемой юбки. Еще один небольшой шовчик – и она будет почти как новая, хотя новой-то была несколько лет назад. – "Все-все-все" – это кто? Ну, кроме Джозефа, – она спародировала тон Грейс.
– Друзья Томаса – мужа моей сестры, помнишь его? – Шинейд помнила мистера МакДонаха очень смутно, он как-то заходил к родителями Грейс на обед вместе с Мюриэль. – Например, мистер Пирс, он поэт и директор гэльской школы в Ратфарнэме. Или мистер Кларк: у него лавка на Инглиш-сквер, табак и колониальные товары... – она перечисляла еще какие-то имена, но Шинейд они не говорили ровным счетом ничего. Она любила Грейс Гиффорд, как и ее старшую сестру, теперь уже "миссис МакДонах", но ее всегда удивляло общество, с которым они общались. "Гэльская Лига", "Шинн Фэйн", та же школа, кажется, Святого Энды в Ратфарнэме... От Шинейд, приехавшей в Дублин едва ли полгода назад из графства Роскоммон, это все было далеко. Ее отец когда-то дружил с мистером Гиффордом, вот и направил дочь в столицу – отчасти в компаньонки-горничные к дочерям друга, отчасти пробовать построить свою жизнь (то есть – найти жениха). Политические взгляды подруг удивляли Шинейд... разве что и правда без англичан жить станет легче.

Джозеф ей не понравился – бледный чахоточный юноша в круглых очках, хотя и с острым умом. Шинейд решила, что единственное его достоинство – поэтический талант. Остальные... девушка чувствовала себя не в своей тарелке. Здесь вперемешку звучали гэлик и английский (она даже вспомнила уроки бабушки, хотя сама так и не выучила “языка ирландской земли”). Она чувствовала себя здесь чужой – Грейс упорхнула к своему Планкетту, ее сестра больше обращала внимание на друзей мужа, чем на Шинейд. Девушка была рада, когда ее попросили принести что-то с кухни, и вышла из гостиной. В коридоре и на лестнице эдвардианского дома МакДонахов света почти не было, тем более если подниматься наверх с подносом в руках...
– Ой! – сильные руки успели ее подхватить, не дав упасть на ступеньки. Сама виновата, что не смотрела вперед. Полетевшие с подноса яблоки они собирали вместе – она и незнакомый молодой человек. Впрочем, здесь ей большая часть незнакомы.
– Давайте я помогу, – ответа он ждать не стал, Шинейд лишь успела поймать улыбку и чуть насмешливый взгляд синих глаз, когда поднос у нее выхватили, и мужчина вошел в гостиную перед ней.
Присутствующие взорвались смехом и приветствиями. Видимо, его тут хорошо знали. Шинейд скользнула к Грейс.
– Кто это?
– Это? – подруга смерила незнакомца взглядом, он в этот момент приветственно обнимал ее Джозефа. – Это Шон, Шон МакДермотт. “Irish Freedom”, одна из наших газет. Остерегайся, – Грейс весело улыбнулась, – я знала не одну девушку, попавшую в эти сети.

– Привет, – они встретились случайно, на пороге “Колониальных товаров”, что на углу улицы Саквилля и Инглиш-сквер. Грейс попросила Шинейд передать письмо для мистера Кларка, а МакДермотт вышел ей навстречу. – Ты подруга Мюриэль? – строгими вежливыми конструкциями он себя не утруждал. То ли, как и сама Шинейд, был не самого высокого происхождения, то ли считал бессмысленным играть в вежливость с шестнадцатилетней девушкой.
– Э... нет, Грейс. А где мистера Кларк?
– Том? – МакДермотт как-то напрягся. – Скоро вернется, но зачем он тебе?
– Грейс передала письмо.
– Можешь отдать его мне, – он улыбнулся, но в глазах осталась холодная решительность. – Я, вероятно, знаю отправителя, – в конце фразы он закашлялся. – Прощу прощения.
Шинейд внимательнее вгляделась в молодого человека.
В доме МакДонахов он показался ей сошедшим с обложек романчиков, эксплуатирующих образ Чайльд-Гарольда и подобных ему. Сейчас девушка заметила залегшую под глазами МакДермотта усталость и болезненный румянец.
– Грейс сказала передать его мистеру Кларку... – она попыталась возразить, но мужчина легко вырвал письмо из ее руки.
– ...подписанное рукой Джо Планкетта? – ему хватило взгляда на конверт. – Ну, да, конечно. Я обещал Кэтлин Кларк быть у них к ужину, – сам тон его голоса исключал споры. – Тебя проводить? – неожиданно МакДермотт улыбнулся, и Шинейд просто расхотелось спорить. Она только молча кивнула в ответ....

Традиционный дублинский дождь застал их всего в паре кварталов от дома Гиффордов, хотя, конечно, Шинейд еще никогда не ходила к нему таким странным маршрутом – вниз по сияющей дорогими витринами Саквилль, через широкий мост на тут сторону реки и к Тринити и дальше, через запруженную людьми Графтон, к святому Стивену. Конечно, все верно – направление к югу, но до этого юга можно было добраться и быстрее. Но Шинейд совершенно не хотелось прибавлять шаг – они говорили о каких-то неважных вещах – от дублинской погоды (о, вечная тема!) и особенностей жизни на северо-западе (откуда, по его словам, происходил МакДермотт) до рисунков Грейс в The Irish Review и рабочих выступлений.
На пороге дома МакДермотт практически сдал девушку с рук на руки Гиффордам, ответив на холодный взгляд Грейс усмешкой. Шинейд он еще чуть раньше пообещал “встретиться где-то на неделе”. Она слышала, как, после того как дверь захлопнулась, он закашлялся.

1914
Этот июньский день выдался неожиданно солнечным для Дублина, и пикник в саду Святого Энды переносить не пришлось. Там накрыли столы, развернули шатер и подновили разметку на поле для бадминтона – миссис Пирс была рада гостям своих сыновей, Патрика и Вилли, тем более, что летом ученики разъехались на каникулы, и в Ратфарнэме было непривычно тихо. Пикник был призван рассеять так же и эту тишину. А, заодно, как Шинейд передала Грейс, обсудить дела у Волонтёров, проводить сэра Кэйсмента в поездку и – отпраздновать “возвращение из темных мрачных застенков британской полиции” Шона МакДермотта. Шинейд не видела его очень давно – кажется, с той самой встречи в магазине у мистера Кларка или чуть позже. Говорили, что он заболел. Потом – что уехал. А уже потом – что попал в тюрьму. И вот теперь, какое-то время назад, вернулся в Дублин.
Грейс, конечно же, сидела рядом с Планкеттом – они оба внимательно слушали Патрика Пирса, читающего свои новые стихи. С Шинейд здоровались знакомые, но она отвечала невпопад и едва ли улыбкой – сердце затопило безумное чувство ожидания и предвкушения. Снова увидеть его – дурацкое девичье чувство, любовь к тому, кто ее, может, и не помнит совсем. Хотя Шинейд верила, что это не так.
Она заметила его на красивой витой скамейке – рядом сидел мистер Кларк, и МакДермотт смеялся. Он похудел со времен их прошлой встречи и отпустил небольшую бороду. И что-то изменилось в его взгляде – он стал холоднее. Шинейд остановилась в стороне, надеясь, что ее не заметят, хотя беседу на скамейке она бы услышала.
Девушка пронеслась мимо, едва не сбив ее с ног. Красивая, в белом платье и с яркой солнечной улыбкой. Ее Шинейд не знала и видела впервые, но уже заметила на пикнике в обществе Мюриэль МакДонах.
– Ты специально спрятался в самой глубине? – девушка обратилась к МакДермотту, но он первым встал ей навстречу, предлагая сесть рядом. Встал тяжело и неестественно завалившись на левую ногу. Девушка как-то резко стала чуть серьезнее: – Зачем?
– Вежливость, Мэри-Джозефин, – МакДермотт улыбнулся. Не усмехнулся, не выдавил из себя издевательскую улыбочку или, наоборот, слишком яркую, а очень открыто... улыбнулся. И девушка в ответ рассмеялась, садясь рядом с ним и позволяя обнять себя за плечи под взглядом мистера Кларка. – Том, друг мой, кажется вы не знакомы – Мин Райн, моя невеста.
Что-то внутри оборвалось – кажется, так должны ломаться крылья у птиц, живущих в сердце. Когда эти птицы вырастают, они уже не должны уметь летать.
– Шинейд? – голос Грейс позвал откуда-то издалека.
Идя на него, Шинейд не заметила брошенного ей в спину холодного взгляда. Мин Райн улыбалась, отвечая на вопросы Томаса Кларка, и, изредка, обращаясь к своему жениху.

1916
Грейс молилась. В понедельник Джозеф зашел к Гиффордам – он едва говорил, недавно перенеся операцию, – и попрощался. Ушел туда, где над Дублином подняли флаг Ирландской Республики. Сказал, что не может иначе, что он уже все подписал. Ни Грейс, ни Шинейд не слышали, как Патрик Пирс зачитал Прокламацию Республики, но город трясло.
Сначала мало, теперь больше – в центре, в районе Инглиш-сквер, улицы Саквилля и реки палила артиллерия. Парк Святого Стивена перекопали – там стрелял Союз женщин графини Маркевич и Гражданская Армия Джеймса Конноли. В Тринити и Замке засели британцы, еще армия приходила с северных окраин и, по слухам, переправлялась из Уэльса. Откуда только взяли столько бойцов, кто остался на фронтах войны с Германией?
Грейс молилась. Шинейд молиться не могла – молитвы разлетались в мыслях, как порванные четки. Она боялась – она знала, что МакДермотт (даже тайно, про себя, она не решалась назвать его по имени) там же, где и Джозеф, плечом к плечу с Пирсом и остальными, а еще она знала, что где-то там Мин Райн. Ведь она член Союза.
И Шинейд с ужасом гнала от себя безумную и злую надежду – может быть, она погибнет, а он выживет. Может быть, между Шинейд и тем, кого она любила, больше не будет стоять никакой “невесты”?
Дверь в комнату открылась. Грейс как будто бы этого не заметила. В комнату вошел ее отец.
– Объявили капитуляцию. Они сдались.
Шинейд оглянулась на глухой удар – Грейс упала в обморок.

Этот проклятый май выдался невероятно солнечным – в конце апреля Дублин еще успел размокнуть, но в мае светило солнце с ярко-лазурного неба, ясно высвечивая развалины на Саквилль – и серую громаду Килмэнхем. Казалось, что там, на тюрьмой должны гнездиться тучи, но... нет, все те же солнце и небо. Безумный пьянящий дублинский май – кровавый, проклятый и проклявший – гнилые помидоры и яйца в спины отправленных в тюрьмы Британии; трехчасовое замужество Грейс Гиффорд – от тюремной часовни до расстрела; мертвые глаза миссис Пирс, потерявшей не только старшего сына, поэта Свободы, но и младшего – ведь брату недолжно оставить брата; приставленные к стенке за свой героизм мальчишки Дэйли и Хьюстон... Затишье в пять дней – от восьмого мая до двенадцатого. Пять дней без новых расстрелов, пять дней без страшных заголовках в газетах. Но они закончились.
Огромные двери захлопнулись за спиной Мин Райн, как челюсти страшного дракона, и выпустили ее на майскую улицу. Она шла медленно, не оглядываясь по сторонам и даже, кажется, не замечая ожидающих ее женщин во главе с Кэтлин Кларк. Кэтлин Кларк вообще держалась лучше всех – сестра фения, племянница фения... и жена фения, она пережила их всех. Хотя, как слышала Шинейд, она потеряла ребенка.
Мин Райн остановилась и вслушалась. Вокруг Килмэнхема царила тишина. В тишине – как гром – глухие выстрелы. Раз-два-три... Шинейд никогда не думала, что будет гладить по плечам девушку, два года назад разбившую ее девичьи надежды. Тогда, в безумно-далеком теперь Ратфарнэме, Райн была обаятельной красавицей с солнечной улыбкой – теперь же она рыдала в плечо стоявшей ближе всего “подруги по несчастью”, а ее улыбку забрало себе майское солнце. Шинейд не плакала – слез не было, была только глухая боль где-то там, где должно было быть сердце.
В лазурном небе над Дублином плыли облака. Ей почудилось, что они были похожи на белых лебедей.

1918
– Хорошенькая ирландочка – и одна ночью? – бритт неприятно оскалился, заступая ей дорогу. Шинейд отшатнулась назад, но попала в крепкие объятья второго полицейского – он жестко захватил ее запястья.
– Пообщаемся мы с тобой, – жаркий голос прямо над ухом. Шляпка, не удержавшись на волосах, полетела в лужу. Девушка вскрикнула – чужая ладонь болезненно сжала ее грудь сквозь одежду.
– Отпустите ее, – свет фонаря не позволял разглядеть говорившего, но голос раздался из-за спины первого полицейского. Он казался странно-знакомым, в простом английском оклике слышалась тень глухого гэлика – так говорили приезжие с запада, как и она сама.
– Парень, сдурел? – бритт развернулся к невидимому защитнику Шинейд, выхватывая револьвер. – Решил познакомиться с пулей?
– Опоздали, – что случилось дальше Шинейд так и не поняла, все произошло слишком стремительно. Бритт оказался стоящим на коленях, его шею оттягивала назад трость, от чего попытки крика превращались в хрип, а рука с револьвером неестественно вывернулась за спину – само оружие было направлено на его подельника, удерживающего Шинейд.
– Отпусти ее, – лица человека так и не было видно, его скрывала тень от шляпы, оставляя открытыми только чисто выбритый подбородок и тонкие губы. Мужчина, среднего роста, в обычном темном пальто. Встретишь вечером – не обратишь внимания.
В тишине щелкнул затвор револьвера. Шинейд почувствовала удар и резко полетела в грязь – за ее спиной по лужам побежал бритт. Его подельник, вскрикнув, тоже отправился в лужу, потеряв сознание.
– В порядке? – ее спаситель все так же скрывал лицо в тени, но Шинейд не отпускало ощущение, что они... знакомы. Откуда?
– Да... – ее голос дрожал. – Спасибо вам. Как... ваше имя?
– Мое имя? – казалось, что он опешил. – Зачем?
– Мне же надо знать, за кого молиться, – она слегка вымученно улыбнулась.
– А... Джон.
– Без фамилии?
– Без. Прощайте, – он практически мгновенно растворился в тени.
Шинейд ощутила на себе чей-то взгляд – под фонарем сидела собака, красивая гончая с золотой лоснящейся шерстью и темными пятнами на ушах. Девушке показалось, что собака смерила ее задумчивым и холодным взглядом, и после грациозно исчезла в темноте вслед за мужчиной.

1920
Колесо лопнуло километрах в пятнадцати от Килтиклохера – здесь, в Литриме, было слишком много болот и озер, чтобы жить хуторами, а не деревнями. Этот край слегка к северу от Коннемары вообще производил на Шинейд странное впечатление – невысокие горы, укрывающие зеркальные глади вод, сменялись абсолютно клэрскими торфяниками, по которым гулял промозглый ветер. Шинейд пришлось везти велосипед вдоль дороги – бросить дорого, не последняя вещь, а ехать невозможно. Тем более, что, она была уверена, за ней уже пустили ищейку – девчонка, бросившая бомбу в колонну черно-пегих, не может просто взять и сбежать в другую пятину.
Дорога была очень так себе, в какой-то момент зарядил мелкий дождь, в пелене которого солнце незаметно село. Шинейд выругалась, и с еще большим упорством двинулась в сторону, как она надеялась, городка. От дождя дорога под ногами размокла, и Шинейд не заметила, как в какой-то момент съехала с нее... и, если бы под колесо не попал крупный камень, затормозивший еще сильнее велосипед, еще долго бы могла идти по полю.
Девушка оглянулась – противный мелкий дождь, поля, силуэты камней в отдалении. Дорогу не видно, и света тоже нет. Она тяжело вздохнула и попробовала пойти по собственным следам – кажется, шла дольше, чем до камня, а дороги все не было.
Ругаться уже не было сил, накатывало отчаянье – ночь в поле под дождем вряд ли можно было считать хорошей идеей.
– Если бы кто-нибудь был тут со мной и помог мне, если бы кто-нибудь... – тихо прошептала она, но быстро спохватилась, осознав бессмысленность своих слов. Ну, кто ее тут услышит? Впрочем, Бог, кажется, услышал – со стороны она услышала мерный перестук лошадиных копыт и бросилась в том направлении. В какой-то момент она упала, велосипед невероятно мешал, и с трудом встала, опершись на вовремя оказавшийся рядом камень, который был теплым и скользким, видимо, ото мха и дождя.
– Стойте! – она выбралась на дорогу практически под колеса телеги, водителей едва успел затормозить. – Пожалуйста, вы можете... добросить меня до Килтиклохера?
Немолодой фермер на козлах смерил ее взглядом.
– А вы точно человек? Милая, – он обратился к лошади, – глянь-ка на нашу гостью.
– А... – Шинейд смутилась. Потом, впрочем, присмотрелась к себе – платье измазано в земле, шляпку, кажется, она потеряла, волосы сбились. Да, выходит такая девушка ночью на дорогу со сломанным велосипедом... – Мое имя Шинейд, я ехала с юга и пробила колесо еще днем, – она попыталась приветливо улыбнуться. Лошадь, кажется, не обратила на нее вообще никакого внимания.
– Садись уж, – велосипед фермер закинул в телегу. – Если уж моя старушка не бросается, то что с тебя взять, несчастная? – он тронулся.
– А разве тут может быть... нечеловек?
– Совсем замерзла, что ли? – фермер улыбнулся и подал Шинейд фляжку, содержимое которой обожгло ей горло до кашля. – Край у нас такой... древний. Разное в ночи ходит, девочка, разное...
До города они доехали почти к рассвету, Шинейд даже задремала – фермер растолкал ее и сказал, что ему самому дальше, а крайний дом вот он. Там, вероятно, и не спят уже, знает он эту Бэсси...
Дверь на стук открыла молодая девушка. Ее руки по локоть покрыла мука, осевшая и на выбившиеся из прически прядки темных волос – видимо, Шинейд отвлекла хозяйку от замешивания теста.
– Я... Шинейд, Шинейд О'Нэйлл. Я проколола колесо по дороге сюда, – она виновато улыбнулась. – Я пытаюсь добраться до Антрима.
– И всю ночь шли пешком?, – взгляд хозяйки был насторожено-холоден, тем более, что вид гостьи только к нему и располагал.
– Ну... почти, – она виновата улыбнулась и, помедлив, отвернула ворот пальто, под которым пряталась золоченая брошь Тары. – Мне говорили, что...
– Заходи, – реакция показалась даже слишком резкой. – Велосипед оставь у сарая, там мало ходят.
Дом внутри был простенько обставлен, но очень светел и мил, хотя и хранил в себе следы времени – таковы жилища большинства семей, осевших на одном месте не одно и не два поколения назад. У Шинейд было время осмотреться, пока хозяйка, извинившись, ушла смыть муку. Впрочем, перед уходом она указала ей, где можно застирать испорченную одежду и взять какое-нибудь из платьев старшей сестры Бэсси – с которой, по ее словам, Шинейд схожа фигурой. Вторая комната, где девушка переодевалась, была меньше первой – что и понятно, там скрывалась хозяйская спальня – но все так же просто обставлена. Деревянная мебель, потертости которой старались скрыть, белоснежные стены, потрепанные книги – совсем немного, все больше религиозные. Камин, на котором стояли распятие и несколько фотографий в деревянных рамках. .
Шинейд вгляделась в одну из них – и едва сдержала вскрик. Она знала изображенного человека – и он был мертв вот уже пять лет. Насмешливые синие глаза, резкие черты лица, темные волосы... Расстрелян по приговору бриттов за активное участие в дублинском восстании. Человек, которого она, Шинейд, когда-то – да и сейчас, наверное, тоже – любила.
Шон МакДермотт.
– Шинейд? – она испуганно оглянулась на голос Бэсси. – Ты, верно, голодна? – кажется, хозяйка дома заметила интерес гостьи к фотографиям. – Узнала, да?
Девушка в ответ смогла только кивнуть.
– Он был моим старшим братом.

– Шинейд, – обратилась к ней после завтрака Бэсси, – скажи... ты знала Шона?
Девушка какое-то время молчала в ответ. С одной стороны, конечно, знала – они были знакомы, с другой – она не была уверена, что сам МакДермотт придавал знакомству с хорошенькой подругой Грейс Гиффорд какое-либо значение. Что он вообще помнил ее имя.
– Я... мы встречались, – она попыталась выбрать наиболее нейтральное.
– Расскажи мне о нем.
– Как я могу рассказать тебе о твоем же брате?
– Он уехал из дома, давно. Потом иногда приезжал, с листовками – из-за выборов, Шон занимался программой “Шин Фэйн” в Литриме. А как-то раз написал, что уезжает в Дублин – все. Одни только письма, до... – она осеклась, – конца. Он написал тогда, чтобы мы знали, что он не изменился, что он до конца оставался все тем же Шоном, – Бэсси закрыла лицо рука. Резко дернулась, как будто выходя из оцепенения. – Прости. Я... он был мне очень дорог, – она смущенно улыбнулась.
– Он был... очень хорошим человеком, – Шинейд надеялась, что ее голос не поддался предательской дрожи. Ей от человека, которого она любила, не осталось ничего – ни фотографии, ни даже последнего письма или пуговицы с инициалами с сюртука. Ничего, только память – улыбка на полутемной лестнице дома МакДонахов, смех на дублинской улице, сияющий взгляд, обращенный к Мин Райн.... Мерный стук трости по мостовой – он стал мрачнее после болезни и сильно изменился. Глухие выстрелы в солнечный майский день.
Шинейд никогда не смогла бы рассказать свои воспоминания словами, но – попробовала. Было больно, с каждой фразой, полузабытое чувство билось в сердце, и она надеялась, что этого не было слышно. Она никому, кроме Грейс, так никогда не сказала, что любила его. За своим рассказом Шинейд не заметила тени, скользнувшей за окном дома МакДермоттов.

Бэсси резонно предложила Шинейд пока остаться у нее – починить велосипед, поправить испорченное ночной прогулкой по болоту платье, да и дождаться новостей из Антрима. Платы Бэсси не просила, разве что помощи по хозяйству. Впрочем, целью Шинейд был не сколько Антрим, сколько желание затаиться от черно-пегих, а в этом смысле не было особых различий – разве что пятины разные. Так что она передала письмо о том, что пока останется у Бэсси.
Дом МакДермоттов, традиционно белый и крытый соломой, стоял на отшибе Килтиклохера, небольшого городка на границе Литрима и Ферманы, у берега красивого озера. Освободившись от домашних дел, Шинейд любила гулять вдоль воды – здесь, совсем рядом с городом и домом, Литрим уже не казался ей таким мрачным, хотя, возможно, это была сила привычка, выработавшаяся за время жизни в этом графстве. К воде спускался небольшой лесок и поля, сама она была зеркально-прозрачная и отражала небо, когда синее, а когда и серое. Шинейд иногда садилась на камни у воды и думала о том, каким должно было быть детство Шона – здесь, в этом суровом краю озер и болот. Сегодня на ее камнях уже кто-то сидел – разглядеть его не удавалось, т.к. человек сидел против солнца. Подойдя ближе Шинейд увидела, что это мужчина, курящий сигарету. Тень от кепки падала ему на лицо.
– Я, было, подумал, что ты не придешь, – щелчком он выкинул сигарету в воду. Девушке показалось, что она уже где-то видела этот жест.
– Я... вы ждали меня?
– Разве мы настолько не знакомы? – он обернулся, сняв кепку.
Растрепанные темные волосы и пронзительно-холодные глаза на чисто выбритом лице. Он ни на день не изменился с пасхальной недели 1916ого года. Он вообще не изменился – и он был жив, хотя Шинейд могла поклясться, что слышала выстрелы. Что лично обнимала рыдающую Мин, что читала о двух последних жертвах бриттов в газете, что...
– Ты умер. Тебя расстреляли, – девушка судорожно сглотнула.
– Тебе не кажется, что я слишком материален для мертвого? – все та же знакомая усмешка. – Нет, не умер.
– Но...
– Это долгая история. Я расскажу ее как-нибудь... потом.
– Почему ты не пришел в дом? К Бэсси? Почему... прошло столько лет... – внутри ее переполняло что-то, имя которому Шинейд найти не могла. Страх граничил с восторгом, удивление и неожиданность – с ощущением, что она всегда этого ждала. Вглядевшись в него, девушка даже решила для себя, что это он спас ее два года назад от бриттов на улице – правда, тогда с ним была золотая гончая, но это такие мелочи.
Он был жив. И ничего больше не имело значения.

– Молчи, – Шинейд коснулась пальцем его губ в запрещающем жесте. Он повиновался.
Девушка, собравшись с мыслями, чуть подалась вперед, целуя Шона в уголок рта.
Что произошло дальше Шинейд поняла не сразу – она ощутила, как он резко прижал ее к себе, и чужой рот завладел ее. Поцелуй из несмело-романтичного стал настоящим – каким должен быть поцелуй между мужчиной и женщиной. У Шинейд перехватило дыхание, ее сердце билось в ребра. Она совершенно потеряла счет мгновениям, растворившись в новых ощущениях.
Шон сделал шаг назад и отвернулся.
– Я...
– Теперь моя очередь сказать “молчи”, – он не отрываясь смотрел на озеро.
Шинейд прикусила губу... и выпалила.
– Я люблю тебя.
Он оглянулся – резко, в чем-то испуганно – и в его глазах в какое-то мгновение был именно страх, а не удивление.
– Дура.
– Что? – она опешила.
– Нет... ничего, – он мягко привлек ее к себе и снова поцеловал. Шинейд обхватила руками его шею и запустила пальцы в темные волосы. Они были мягче, чем казались на вид.

Легкий ветер с озера холодил вспыхнувшую кожу на лице. Шинейд ловила нотки знакомого запаха, смешанные с чем-то новым, непривычным. Конечно, прошло столько времени, наверняка что-то изменилось. Хотя Шон все тот же, что и прежде, но эта грань аромата, что чувствовалась у самой его кожи, на что же она похожа? Что-то такое знакомое, но никак не вспомнить…
Его руки проворно и уверенно расправлялись с застежками ее платья. Шинейд пылала от смеси стыда и счастья, в тот момент ей не хотелось ни одного ответа на сотню своих «почему», она думала лишь о том, чтобы он не отпускал ее. Но Шон и не собирался. С каким-то остервенением, даже чуть рыча на выдохе, обнажал он ее кожу, покрывая ее жадными поцелуями, и Шинейд приходилось крепче хвататься за него, чтобы не рухнуть на камни от избытка чувств. Она гладила его судорожно, хваталась пальцами за ткань одежды, шептала что-то сбивчиво, и потом не могла вспомнить, что именно. В какой-то момент Шинейд поняла что уже лежит у камней, на влажной подушке прибрежной травы, и заходящее медленно солнце единственный их свидетель. «Что я делаю…» – успела подумать девушка, прежде чем губы Шона коснулись ее груди. Она вцепилась в его волосы и стонала сквозь стиснутые зубы, пока он наслаждался ее наготой, но и этого ему было мало. Вскоре Шинейд почувствовала его руки на своих бедрах и дернулась боязливо, но Шон тут же обнял ее и стал целовать, не позволяя отстраниться. Он продолжал до тех пор, пока девушка вновь не расслабилась, утопая в его ласках, и тогда его дрожащие в нетерпении пальцы вернулись на оставленные прежде позиции, повторяя атаку с удвоенной энергией. Шинейд не подозревала что такое возможно, но не могла выбрать, стоит ли ей сгореть от смущения или кричать от восторга, когда Шон принялся целовать там, где она не смела и мечтать, от нахлынувших эмоций она на время потеряла всякую ориентацию в пространстве, и пришла в себя лишь когда увидела, что он возвышается над нею. Казалось, он любуется видом ее наготы, степенью ее открытости, но на самом деле это была всего лишь подготовка. Шинейд вскрикнула, когда он придавил ее своим весом, пристраиваясь к ее бедрам. Так нельзя, это было неправильно, но могла ли она отказать Шону, своему дорогому Шону, которого оплакивала столько лет, о котором она и не мечтала?
Она застонала от первого болезненного рывка, потом громче, и тут же закусила губу почти до крови. Не нужно, чтобы их слышали. Было больно, больно и холодно. Шинейд готова была терпеть что угодно, потому что каждый болезненный толчок отзывался внутри нее его именем. Боль отрезвляла, но она все равно хваталась за его плечи, неосознанно вдавливая в них ногти, и кусала губы, чтобы не кричать.
Когда она отключилась, Шинейд не знала. Скорее даже не отключилась, а балансировала между явью и забытьем, временами теряя все чувства кроме одного. Вот трава, камни, пучок вереска, вот Шон. Больно, холодно. Как хорошо, что это он, что он с ней, что он жив. Пахнет плесенью, наверное, с воды тянет. Горячо внутри и холодно снаружи, да что же это? О, Шон, не исчезай снова, это же такая пытка…
Вдали завыла собака, и он ощутимо вздрогнул в ней. Шинейд болезненно всхлипнула и обняла любимого сильнее. Просто не могла отпустить.
Она не помнила толком, как оделась и дошла домой уже в сумерках. Шон обещал не исчезать, сказал только, что у него еще есть дела. Шинейд не хотела есть, несмотря на соблазнительный запах еды с кухни. Ее немного тошнило, кружилась голова, а еще преследовал этот странный запах – плесени, гнили или просто лежалой земли, как бывает в давно пустующих руинах. Девушка легла рано и спала без снов.

Проснувшись, Шинейд почувствовала невероятную слабость во всем теле. Она с определенным трудом вылезла из кровати и попыталась дойти до умывальника. Мир качнуло...
– Шинейд!

Открыв глаза второй раз, она обнаружила себя в хозяйской постели. В комнате, кроме того, находились Бэсси и незнакомый Шинейд мужчина, видимо, доктор.
– Хорошо, что вы пришли в себя. Вы очень плохо выглядите...
– Я не... – попыталась она возражать, но строгий взгляд Бэсси не дал.
– Мисс МакДермотт говорит, что вы и так были больны, а последнее время неважно себя чувствовали. Мисс... О’Нэйлл, – видимо с подсказки Бэсси, – рассказывайте, что у вас случилось.
– Со мной все в порядке! – она попыталась сесть, но голова закружилась.
– Не заметно, – доктор даже улыбнулся. – Давайте я вас осмотрю, а потом выскажу свое мнение?
Осмотр длился достаточно долго, но как поняла Шинейд из слов доктора – с ней и правда все в порядке. Разве что утром она упала в обморок, сильно похудела и, по мнению Бэсси, почти прекратила есть. Впрочем, это было мнение Бэсси, и оно Шинейд почти не интересовало.
Так или иначе, какая разница, когда ее любимый был рядом? Когда доктор ушел, а Бэсси осталась в дальней комнате, Шинейд заметила его сидящим на подоконнике – Шон курил, подставив лицо солнечным лучами.
– Я ждал, когда ты проснешься, – он улыбнулся. – Что с тобой?
– Я... приболела, – девушка попыталась выбраться из кровати, но голова опять закружилась. – Подойдешь?
– О, боюсь, это будет невежливо по отношению к Бэсс, – он подмигнул Шинейд. – Я приду позже, а тебе лучше спать.
– Ммм... да, наверное, – она видела, как Шон красиво спрыгнул с подоконника на землю.
– Вот и спи, – он снова улыбнулся и исчез.
Откинувшись на подушку, Шинейд обратила внимание на маленькую деталь – сидел он как-то... неестественно, как если бы облокотился на стекло.
Но стекла в раме не было.

Девушка, открывшая дверь, недоверчиво окинула взглядом двор. Тень у стены лишь усмехнулась.
– Здравствуй, Бэсси, – Шон сделал шаг вперед, едва попадая в свет придверного фонаря. Реакция была ожидаемой – она резко оглянулась... можно было считать минуты ее молчания.
– Уходи, – голос Бэсси чуть дрожал. – Уходи, тебе здесь не рады, ты... – она сглотнула, – мертв.
– А если нет? Знаешь, как бывает у бриттов – приговор есть, а тела нет, – он улыбнулся. – Что же ты так жестока, сестра? – он выделил обращение.
– Тогда зачем ты приходишь ночью?
– Я только что приехал....
– И не заходишь сам? – Бэсси даже как-то победно улыбнулась и резко захлопнула дверь.
Уже внутри дома она сползла на пол, опершись на косяк, и тихонько разрыдалась, закрыв лицо руками.

– Отец МакЛоуглин, – старый священник оглянулся на знакомый голос. Бэсси МакДермотт. – Отец МакЛоуглин, вы не могли бы... зайти к нам, – девушка смущенно улыбнулась.
– Что случилось, милая? – МакДермотты были большой и дружной семьей, это в последние годы кто разъехался, кто... Старый Фрэнк МакЛоуглин хорошо помнил Шона МакДермотта. Возможно, даже слишком хорошо – он был старательным и любознательным мальчиком, пусть и не всегда послушным.
Бэсси вместо ответа испуганно оглянулась:
– Он пришел, – здесь, в Литриме, много было разных гостей – и не всем были рады. Впрочем, МакЛоуглин не очень верил в деревенские байки про болота и древние могильные камни, а с таким придыханием обычно рассказывали именно их, но даже в самых байках бывала доля правды. – Гостья моя, Шинейд, бледная совсем, поговорите с ней, святой отец, пожалуйста! Я боюсь за нее, – Бэсси была совершенно искренней в своих словах.
– А “он» - то тут причем?
– Я... – девушка замялась, – видела его. Как... как мой брат, но другой, – Бэсси смахнула выступившую слезу.
– Как Шон? Я зайду к вам завтра, – вот это старому священнику уже не понравилось.
В деревне рассказывали разное – и когда, правда домой приходили уже после того, как откуда-нибудь прислали похоронку, и когда просто с горя начинало всякое видеться... но и когда это и не человек вообще, а кто-то с лицом человека, или даже труп, вернувшийся к людям как живой.
Впрочем, последнее сразу показалось отцу МакЛоуглину невозможным – он был абсолютно уверен, что МакДермотта закопали в Дублине, а от столицы до Литрима далековато будет.

Девушка сидела на кровати Бэсси и вяло ковыряла полузасохшую овсянку ложкой. Она и правда изменилась с тех пор, как отец МакЛоуглин видел ее последний раз у себя в церкви – роскошные медные волосы сбились и потускнели, под глазами залегли тени, щеки впали, кожа приобрела неприятный восковый оттенок... Так выглядят тяжелобольные, но, по словам доктора, она была здорова, один последствия простуды. Но почти ничего не ела и смотрела на мир потухшим взглядом.
– Шинейд? Можно мне называть тебя Шинейд? – он постучал костяшками о дверь, привлекая ее внимание.
– Да... святой отец, конечно – холодный безжизненный голос. – Вас Бэсси прислала? – в ее тоне скользнула жестокость, резанувшая священника. Его целью было попытаться узнать, что произошло с гостьей дома МакДермоттов здесь, в Литриме, а, судя по этому вопросу, ответить ей напрямую отец МакЛоуглин не мог.
– Я услышал от доктора, что тебе нехорошо, – что было правдой, впрочем, – и решил проведать – за эти дни ты успела стать моей паствой, – он улыбнулся.
– Со мной все в порядке, – она перевела взгляд обратно на кашу. – Почему со мной все так носятся? Все правда в порядке.
Отец МакЛоуглин сдержал тяжелый вздох.

Раз... два... три... Щелчком бычок полетел в сторону.
– Святой отец! – священник, вздрогнув, обернулся. Он сидел на заборе и улыбался. Бэсси была права – он выглядел как ее брат. Отец МакЛоуглин давно не видел Шона МакДермотта, но мог почти поклясться – это его взгляд, его усмешка, его жесты... Только от Шона никогда не веяло таким холодом – он мог быть резким и вспыльчивым, но никогда не был злым и жестоким. Тот, кто сидел на заборе, смотрел на мир с льдом в проницательных глазах Шона. – Рад нашей встрече, – он широко улыбнулся, и эта улыбка пригвоздила священника к земле. – Оставьте ее, святой отец, оставьте девушку, что вам с нее?
– А тебе она зачем... – он смог разлепить губы, – тварь?
Шон рассмеялся – заливисто и зло. Кем бы он ни был, здесь и сейчас он даже не пытался играть роль, как, возможно, делал это с Шинейд и Бэсси.
– Тварь? Как вы жестоки, святой отец, – еще одна улыбка. – Вы же знаете меня, не так ли? Вы учили меня, наставляли в Законе Божьем...
– Он мертв.
– Как видите, нет. Я... – он хотел продолжить, но неожиданно резко спрыгнул с забора, испуганно оглянувшись в противоположную отцу МакЛоуглину сторону туда, где за рощицей, пряталось озеро. У самого края деревьев стояла собака – разглядеть ее священник не мог, но, кажется, гончая. Она не двигалась с места, но было слышно глухое рычание.
Существо сплюнуло в сторону собаки – и, кинув на отца МакЛоуглина еще один ледяной взгляд с сияющей улыбкой, ушло по дороге в противоположную животному сторону.
Оглянувшись ему вслед священник никого не увидел.

Тварь широко улыбалась губами Шона МакДермотта. Смеялась его голосом. Смотрела на мир с жесткостью и злобой из его глаз. Но эта была – тварь, и отец Фрэнк МакЛоуглин был в этом абсолютно уверен. Тварь, которая могла привезти к гибели девушку, повинную разве что в любви и доверчивости.
– Зачем же вы, святой отец, покинули порог столь гостеприимного жилища? – священник сделал еще пару шагов к твари. Ему казалось, что он слышит, как судорожно колотится в ребра сердце Бэсси МакДермотт – она застыла в дверном проеме за его спиной. Тварь не могла зайти в дом, но она все еще имела лицо любимого брата девушки. Это придало сил. Отец МакЛоуглин и сам боялся твари, он не знал, что можно ожидать от этого существа.
Но за его спиной оставались Шинейд и Бэсси, и на его стороне – Господь. Священник осенил себя крестом, скалиться тварь перестала, но с места не двинулась.
– Pater noster, qui es in caelis, – в вечерней тишине заученная еще в раннем детстве латынь звучала как церковный колокол. Тварь дрогнула, ее губы изогнулись в гримасе, – sanctificetur nomen tuum, adveniat regnum tuum, – на небольшой паузе отец МакЛоуглин сделал шаг на встречу твари, – fiat voluntas tua, sicut in caelo, et in terra, – еще два шага. Он ощущал, как сердце наполняется светом, а голос – силой. Уходил страх перед этим существом с лицом Шона МакДермотта, забирая с собой предательскую дрожь в знакомых строчках. Тварь не двигалась, шипела как животное и скалилась, но оставалась на месте.
– Panem nostrum cotidianum da nobis hodie; – он на мгновение замолчал, увидев, как резко тварь оглянулась себе за спину. Среди деревьев стояла гончая, и скалила зубы на тварь, из ее груди рокотом исходило рычание. Неожиданно в памяти священника всплыла деталь из какой-то сказочки, услышанной им еще в детстве, в родной деревне – красноухие псы. У тех, кто живет в холмах, были такие, как и у древних королей. И эта гончая тоже была... красноухой.
Тварь развернулась и попятилась к воде озера, оказавшись в перекрестке между молитвой и псом. .
– Et dimitte nobis debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris; – гончая медленно двигалась в параллель со священником. Воды озера коснулись ног твари, но она не остановилась, – ее страх перед силой святого слова и перед псом был сильнее, чем вода. Но озеро тоже было не слишком радо такому соседству – на спокойную было поверхность налетел ветер, ее мутило и закручивало вокруг твари.
– Et ne inducas nos in tentationem, sed libera nos a malo! – отец МакЛоуглин услышал, как высоко сорвался его голос в последней строчке, в последнем призыве, в последнем высоком обращении к небу. Тварь пронзительно закричала, в этом вскрике не было ничего человеческого. Она барахталась в воде, будто бы пытаясь вырваться, но у самой кромки озера застыла золотая гончая с красными ушами. Она больше не рычала, только внимательно следила за тварью...
Над водой взвилась дымка, отдаленно напоминающая человека.
Собака присела на передних лапах, как будто бы кланяясь священнику, и побежала в сторону леса. Священник, оглянувшись на дом, увидел силуэт за окном хозяйской спальни.

1926
Дом Шинейд О’Нэйлл, секретаря “Союза женщин” стоял в переулках за Инглиш-сквер, совсем недавно получившей имя великого Парнелла. Приближалась Пасха, и в “Союзе” было очень много работы – прошло десять лет с дублинского Восстания, правительство устраивало памятные торжества с возложением венков на открытую теперь для публики братскую могилу жертв расстрелов, что находилась на тюремном кладбище Арбор-Хилл, речью Де Валеры и встречей родственников погибших. Шинейд очень не хотелось во всем этом участвовать, ее не покидали воспоминания о поездке в Литрим шесть лет назад, и даже упоминание имени “Шон МакДермотт” (впрочем, теперь все чаще его именовали по подписи на Прокламации – Шон Мак Диармада) причиняло боль. Но – приходилось, она член “Союза” и состоит в его руководящих структурах.
В дверь позвонили. Ранним утром она никого не ждала и вяло собиралась на работу, поэтому накинула на себя лишь халат. За дверью стоял ослепительно-красивый молодой человек – казалось, его длинные волосы отлиты из чистого золота – державший в руках большую коробку.
– Мисс О’Нэйлл, – его голос дрогнул на имя. – Я... слышал, что вы искали золотую гончую, – гость говорил очень медленно, глухо перекатывая слова, как если бы приехал из самых дальних областей Коннемары, где гэлик все еще звучал чаще английского. – Простите, вы поймете меня так? – улыбнувшись, он перешел на ирландский.
– А... да. Да, – Шинейд окинула мужчину удивленных взглядом. – Но я нигде не нашла той собаки, что искала.
– Ваш друг просил передать это, – он протянул девушке коробку. – Не совсем, конечно, но... Он ваш.
Она открыла коробку. Внутри сидел щенок – лоснящаяся золотая шерсть и темно-красные пятна на ушах, разве что форма не как у гончей, видимо, полукровка – куда менее поджарое тело и длинные лапы.
– Но... какой мой друг? Кто вы?
– Я друг вашего друга, – гость опять ослепительно улыбнулся. – Прощайте.