Бедроград-Вилонь 1884
читать дальшеВилонь оказалась почти такой, как Саша себе представлял. Травы, устилавшие ее от края до края, сливавшиеся с небом, казались мягкими и ласковыми, впивались колкой щекоткой в ладони и голые лодыжки, царапали босые ноги. Небо было белесым и лишь у самого горизонта уходило в желтизну трав. Если встать в полный рост, можно увидеть, как степь идет волнами, точно золотистое море, окружающее тебя со всех сторон. После узких улочек Бедрограда, простор в первые дни почти сводил с ума, потом Саша привык. Как привык к юрким пестрым ящерицам и птицам, выпархивающим из травы, прямо из-под ног. Он наконец сел, прильнул к теплым сонным травам и закурил, слушая тихий шепот степи, прикрыл глаза и отбросил волосы за спину. Солнце припекало черные пряди, так что весь день, пока оно нещадно палило приходилось ходить в шляпе, что бы не падать к вечеру с тепловым ударом.
Степь удивительным образом расставила всех по своим местам: медиков изучавших свойства трав, Златовского, набросившегося на непечных, живородящих людей, тавров, кидающих тоскливые взгляды на пастбища низкорослых и лохматых степных лошадок, историков закопавшихся в этнографию и фольклор. Каждый день Саша ловил себя на мысли, как большей частью тепличные, городские Бедроградцы сумели найти себя в дикой и свободной степи, а каждый вечер уходил подальше от лагеря - лежать в траве и смотреть на степь, чувствовать, как она прикасается к нему, легко и ласково.
Саша когда только увидел первый степной рассвет, выползающее из-за горизонта огромное краснобокое солнце, понял, что все было не зря, хотя с очередной вакцинацией ему было едва ли не хуже всех, он даже подумал, что Леня над ним из вредности издевается, но Шварцх его разубедил. Пришел, окинул грустным взглядом, сказал: "Саш, не косись так на медиков, они не виноваты, что ты живорожденный, просто терпи." А на непонимающий ни черта мутный взгляд рассказал всю схему поставки кассахских младенцев в Соседство. Саша даже призадумался, хорошо ли иметь такое количество связей во всех возможных структурах, но потом успокоился, это ведь не меняет того, кто его вырастил, и кто был его отцом, а значит он просто узнал о себе немного важных подробностей.
А теперь его каждый вечер обнимала степь и солнце красило ее в совсем кровавый красный, но почему-то совсем не страшный, два раза в день, и Саша наконец понял, о чем говорил Гуанако, говоря о свободе, и понял, куда бежал Хикеракли всю свою жизнь. Сигаретный дым стелился над травой, казался туманом, до заката было еще часа два, но жара уже спадала. На печо легла чужая узкая рука, Саша вздрогнул и в очередной раз обругал про себя привычку Можайского ходить настолько бесшумно.
- Прости, - улыбнулся бесшумный Можайский, - я не хотел тебя пугать. Искал тебя.
И сел рядом, не убирая руку с плеча. Саша накрыл его ладонь своей, повернулся к нему и засмотрелся, снова, год уже засматривался, и неизвестно перестанет ли когда-нибудь. Хотелось сказать ему, какой он красивый, но губы срослись степными травами, поэтому Саша провел рукой по его голове, стащил с хвоста резинку - отросшие за год волосы тут же растрепал ветер - Женя повернулся к нему, одарив укоризненным взглядом, но Саша просто снял с него очки и поцеловал.
- Саша, ну не здесь же. - Прошептал Женя, но слова потерялись где-то подхваченные и унесенные ветром.
- Именно поэтому ты снял с меня рубашку? - Рассмеялся Саша. - Ты весь светишься, как белое степное солнце, на тебя нельзя смотреть беззащитным человеческим глазам, но я смотрю. Я превращал чаек в грифонов, потому что очень хотел, что бы ты жил, и ты живешь и значит я могу смотреть на тебя.Я буду видеть тебя всегда, стоит лишь закрыть глаза, даже если сквозь меня прорастет степная трава.
Женя что-то ответил ему, но это было совсем не важно, самое важное все равно говорили его глаза и руки. Саша мягко опустился в траву, ощущая, как степь обнимает его со спины, как белое солнце - Женя - укрывает его сверху, но почему-то не обжигает, только греет, хотя все же знают, что нельзя трогать солнце, оно испепеляет. "Может быть мне можно",- подумал Саша, поцелуи оставались на коже причудливыми узорами и тема следующей научной работы - традиционные орнаменты степных народов - сама пришла на ум, Саша со смехом отогнал ее прочь, "не сейчас, - зашептал он, - позже, я подумаю об этом позже". Белая кожа и бурая твирь смешались перед глазами, Можайский посмотрел на него удивленно, но не объяснять же ему, не сейчас. Сейчас Саша тонул в нежных степных волнах, врастая всей спиной в ее землю, всем собой врастая Жене в руки и можно было не думать, запрокинуть голову и смотреть на белое степное небо, пока глаза не заслезятся от боли, настолько ярко оно сияет. А потом можно закурить и отряхивая со спины травинки рассказывать про орнаменты. Или молчать, дожидаясь заката. И впереди есть еще столько времени, до заката, до конца экспедиции, до смерти...